Тема «Босоногое детство.ч.2, В деревне»

[Волотов Алекс]

После службы в Западной группе войск, в результате замены, мы приехали жить в деревню Калининградской области. К тому времени мне почти исполнилось шесть лет. Мы - это мой отец, мать, сестра и я.

Поселили нас в немецком доме, потому что в прошлом этот поселок был немецким, как и вся область. Двухэтажный с высокой черепичной крышей, с шершавой бугристой жёлто-серо-зеленоватой штукатуркой стен, он, - после бабушкиной белёной мелом хаты, - выглядел немного мрачновато.

С коридора шла вверх крутая деревянная лестница на второй этаж. Под ней была дверца которая вела в подвал. В подвальной комнате стоял большой чугунный котёл с тяжёлой крышкой и топкой под ним. Пол был сделан так, чтобы вода стекала к середине и уходила через решётку.

Родители говорили, что у немцев здесь была прачечная. А ванная и туалет были на втором этаже. Скорее всего, что и спальня была там же. Но там жили другие люди и я их не помню совсем. Мы нагревали воду в котле, за тем набирали её в тазики и мылись. Отопление в доме было печное. Я запомнил в зале печь.

Она была выложена светло-серым перламутровым кафелем и в середине была украшена овальной выемкой, напоминающей очаг, которая снизу заканчивалась кафельной полочкой с карнизом. А по всему полукругу, - дугой, - были выложены плитки с красивыми лепными цветами.

С задней стороны дома располагалась большая застеклённая веранда. Там валялся ржавый остов ручного пулемёта: ствол в кожухе с продолговатыми отверстиями на ножках. К моему великому огорчению он был очень большой и тяжёлый, чтобы я мог с ним играть.

За верандой у нас был дровяной сарайчик, за ним огород. Вдоль дальней изгороди шла дорога, на обочине которой росли большие плакучие берёзы. Их ветви гнулись под тяжестью листвы и зелёными струями, стекали до земли.

А на той стороне дороги простиралась необъятная, теряющаяся в голубой дымке, даль. Вспаханное поле на котором я и соседские мальчишки собирали старые ржавые патроны. Иногда одиночные, иногда по несколько штук, вместе с обрывками ленты.

Мы ломали их, высыпали порох на землю и поджигали. Он ярко вспыхивал красно-голубым и мгновенно сгорал. Нам, особенно мне, - после бабушкиных «застенок», - было жутко интересно. Надо честно признаться в том, что мне было всё здесь ново и увлекательно. Всё, что меня окружало вызывало неописуемый восторг.

На вспаханном поле сеяли турнепс. Это такая большая репка, только не круглая, а слегка продолговатая. Когда он вырастал до съедобного размера мы с пацанами его грызли. Было очень вкусно. Сочный с лёгкой горчинкой он напоминал по вкусу репку.

Но самое замечательное в этой жизни было то, что не существовало никаких ограничений и запретов. После моей затворнической жизни я получил неограниченную свободу.

Какое это счастье - свобода. И, конечно, природа, которая меня окружала. Пашня с турнепсом занимала только часть огромного поля. Остальное же было покрыто, как ковром, мелкой, но очень густой, зелёной травкой. Среди которой встречались «пятачки» белых и нежно-розовых маргариток.

Слева луг плавно скатывался к ручью. По его берегам в низине росла ольха. А чуть поодаль впереди берег немного поднимался и там на пригорке возвышались, словно сказочные богатыри в старинных шлемах, несколько больших тёмных разлапистых остроконечных елей.

Всё у меня вызывало совершенно необъяснимый восторг. Я смотрел на мир широко открытыми глазами, взглядом переполненным радости и счастья.

Главное было, пожалуй, не то, что я видел вокруг себя, а то, что испытывал при этом — это ощущение раздолья и свободы. Оно вселяло в мою душу такую тихую, такую светлую радость, какую, наверное, испытывает глубоко верующий человек входя в храм. Эти несколько лет были самыми лучшими моими годами детства.

То, что меня окружало - это и был мой храм.

Вода в ручье была совершенно кристальная. Если незаметно подкрасться к воде, то можно было наблюдать стайки рыб, которые играясь на тихой воде сверкали серебристыми боками и иногда резко всплывали к поверхности, чтобы что-то там схватить и потом так же быстро ныряли в глубину. Река жила своей тайной, загадочной жизнью и манила к себе.

Пока дойдёшь с удочкой до речки через поле, подковырнёшь несколько сухих коровьих лепёшек, а там красные червячки, - то, что надо для рыбалки. Однажды рано утром я уже был у реки.

Солнце только-только начало подниматься. Я шёл очень осторожно, чтобы не распугать рыбу и вдруг издалека увидел, как какой-то мелкий зверёк, семеня маленькими розовыми лапками, движется по песчаной косе к воде.

Я, как можно тише и незаметнее старался подкрасться поближе, чтобы лучше рассмотреть зверушку. Пока я крался, зверёк подбежал к воде и стал умываться. Ближе было уже нельзя и я остановился, укрывшись за толстой ольхой, продолжая напряжённо жадно всматриваться в происходящее.

В первых лучах восходящего солнца, едва проникающих сквозь густую прибрежную траву и листья деревьев, которые, чуть шевелясь, создавали игру света и тени на песке, сквозь перламутр утреннего тумана, чёрная бархатная шубка блестела, и переливалась, как полированная.

Я догадался, хоть никогда и не видел, что это был крот. Стоял и смотрел, как зачарованный, а он весело плескался, брызгая на себя водой, мочил лапы и тёр ими брюшко и мордочку с крохотным розовым пятачком. А потом озорно вздрагивал и крошечные брызги разлетались в разные стороны сверкая в первых солнечных лучах.

Позже я вспомнил эту историю и подумал: - слепое от рождения, живущее в земле, что тебя гонит в этот утренний час к студёной воде? Чистоплотность этого крошечного создания поразила меня.

Заворожённо я продолжал любоваться и не двинулся с места пока зверушка не закончила свои дела, и не исчезла с поля зрения. Душа ликовала: я понимал, что мне выпало такое счастье, потому что кто-то очень хотел окунуть мою юную душу в этот чудесный мир природы, чтобы я на всегда влюбился в неё.

А ещё в ручье водилась рыба под названием- минога. Весной, как только светлела вода я не раз наблюдал, как множество мелких миног, присосавшись к гладкому камню, развивались по течению. Позже летом мы ловили руками крупные особи.

Хотя и боялись, что рыба присосётся к телу и может больно укусить. Проплывающую или стоящую у камня миногу мы быстро хватали и выбрасывали на берег, а уж потом со всеми предосторожностями несли улов домой, завернув в лист лопуха. Мама жарила её, но мне она не пришлась по вкусу: для меня она была слишком жирная.

Наверное это был выходной день, потому что после завтрака мы отправились в поход. Вышли из посёлка, прошли лесной тропинкой, при этом, к моей огромной радости, через мою ногу, обутую в сандалик, перескочила змея, - маленькая, медного цвета. Отец сказа, что это медянка.

Я совсем не испугался. То ли, потому что всё произошло очень быстро и я не успел испугаться, то ли о змеях ещё ничего не знал. Выйдя из леса мы оказались на краю низины, которая плавно спускалась к большому озеру с лебедями. В низине над водой ещё лежал туман и казалось, что лебеди сказочно парят в тумане не касаясь воды.

Через какое-то время мы вышли на дорогу покрытую гладкими булыжниками, вдоль которой росли плакучие берёзы. А вокруг простирались поля с редкими осиновыми и берёзовыми перелесками.

Время было ближе к полудню и мы решили перекусить. На теплую землю в бархатной траве в тени берёзы мама постелила скатерть и достала из корзинки пирожки с зелёным луком с яйцами и термос с чаем. После такой прогулки даже у меня разыграл аппетит.

Когда я жил у бабушки, то от нечего делать следил за тем как и из чего она готовит и детская память как губка всё впитала и запечатлела. Теперь я следил за мамой и подсказывал ей, как это делала бабушка.

Они смеялись на до мной и удивлялись — как это я всё помнил. А я и сам не знаю, как так получилось. Наверное просто всё потому, что запоминать больше было нечего. А пустоту в голове нужно было чем-то заполнять. Если бы со мной учили буквы или цифры, то я бы запомнил их.

Пока родители ещё ели, я лёг на спину и стал смотреть в небо. Удивительно то, что прожив столько лет, - мне скоро исполнялось шесть, - и за всё это время ни разу не смотрел в небо. Оно было прекрасно!

Под лёгкими дуновениями ветерка зелёные пряди плакучей берёзы на до мной плавно лениво пошевеливались, будто морские волны в тихую погоду и через них я видел как по голубому плыли белыми барашками нежные облака. Какое чудо! Я пребывал совершенно в блаженном состоянии.

Вдруг до моего слуха донеслись незнакомые звуки. Я приподнялся, чтобы спросить родителей, но мама, предвидя мой вопрос приложила палец к губам, что это означает я догадался.

Она подманила меня жестом и сказала, что это стая аистов села недалеко от нас. Лёжа, из-за травы я почти ничего не видел. Поэтому встал сначала на коленки, но было колко и я потихоньку поднялся в полый рост, стараясь не испугать этих чудесных огромных птиц, которые были выше меня.

Я впервые видел аистов и они меня поразили своим размером. Большая белая птица с чёрными окончаниями крыльев, на длинных красных ногах и с длинным красным клювом. Их было много и они взлетали то по одному, то парами, иногда и больше, делали круг и садились. Непрерывно шло какое-то движение.

В полёте они были ещё прекраснее. Распластав огромные крылья, вытянув вперёд голову и сложив назад ноги они кружили, почти без взмахов, как планеры. И мне так хотелось, как они - свободно парить над землёй.

- Дело к осени, - пояснила мама, - готовятся улетать в жаркие страны. Сбиваются в стаи. Это было очередное для меня открытие.

А потом мы купили мотоцикл и мои горизонты стали расширяться. В конце лета мы поехали за грибами. Молодая берёзовая роща произвела очень радостное впечатление, какой-то необычайной нежностью и светом. А ещё впервые я там увидел как растут грибы.

Для меня каждый шаг по этой земле являл открытия. Они росли,- как двойняшки, - из одной грибницы. Две коричневые шляпки соприкасались друг с другом. На чуть согнутых крепких ножках в чёрных крапинках стояли два подберёзовика, как сошедшие с картинки.

Папа мне сделал деревянный ножик, чтобы я мог аккуратно срезать их. Рядом в низинке в густой траве я нашёл другой гриб, наверное ещё красивее первых.

Он был пониже их и потолще, с яркой оранжево-красной шляпкой, которая ещё не раскрылась и нежным резным, как кружево, светлым ободком обнимала толстую тёмно-серую в крапинку ножку. Я позвал родителей, это оказался тоже съедобный гриб — подосиновик. Меня похвалили за зоркость.

В этот раз я нашёл ещё несколько подберёзовиков. Других грибов здесь не было. Но собирать грибы мне очень понравилось: хоть какая-то от меня польза семье.

В другие поездки я познакомился ещё с разными грибами и таким образом я изучил все съедобные и не съедобные грибы в области, которые знали мои родители. Позже я узнал, что их много больше. Просто родители другие не признавали.

Хорошо помню на сколько я был пуглив у бабушки. Здесь же всё изменилось. Я мог часами бродить один по речке, гулять по лесу и никакого страха. Я не боялся, что меня украдут цыгане, не боялся заблудиться в лесу, утонуть в ручье. Всё было близкое и родное.

Чего я продолжал бояться, так это темноты и оставаться поздно вечером один дома. Однажды родители ушли в кино на вечерний сеанс. Отец наказал, - остаёшься за старшего. И всё было бы хорошо, но начало темнеть. Тогда я включил свет во всех комнатах, но почему-то это не очень помогло.

В коридоре стояло большущее зеркало. И как только я походил к нему или проходил мимо мне казалось, что кто-то стоит у меня за спиной или в зеркале мелькала баба яга из книжки.

Меня охватывал панический страх, я изо всех сил старался держаться, но страх был сильнее меня. Он хватал меня страшными руками из зеркала, и что-то ужасное смотрело от туда. Страх выползал ото всюду. Он лез изо всех тёмных углов.

Я ревел в голос, громко и безутешно. Тогда я выскочил на улицу ища спасения. Стало легче. Но холод загнал меня опять в дом. Зеркало манило, оно притягивало, оно тащило меня к себе, чтобы снова напугать. Я изо всех сил старался не смотреть в ту сторону, но опять оказывался перед ним и опять наваливался страх и опять я начинал реветь.

И так продолжалось до тех пор пока не пришли родители. Тут и соседи появились с жалобой на меня за то, что я громко ревел. Ну что за люди?

Однажды мы с отцом поехали на рыбалку с ночёвкой на залив. Вот это было событие! Место отец выбрал на берегу небольшой речушки, которая впадала в залив и, - в этом месте, - больше походила на небольшой канал.

Я помогал отцу ставить палатку: что-то там подержать, там натянуть. Здорово! Приготовили спальное место. Отец нарезал камыша несколько охапок и мы вместе разложили его толстым слоем на дно палатки.

Сверху он застелил настоящей военной плащ-палаткой и постель была готова. Заготовили дрова для костра. Сухих веток и поленьев по берегу валялось полно.

Отец настроил мне удочку, и я пошёл на берег канала. Окуньки клевали один за другим. Такой рыбалки в моей жизни ещё не было. Яркий красный поплавок из гусиного пера не проплывал и полуметра, как резко нырял в глубину. Это было очень увлекательно, не оторваться. Но начало смеркаться, и рыба пошла спать. Так сказал отец.

К тому времени он закончил свои приготовления к рыбалке и стал учить меня разводить костёр. Должен сказать, что это тоже очень увлекательное занятие.

Я сложил шалашиком тонкие ветки, внутрь положил кусок тонкой, как бумага, бересты, сухой травы и поджог. Береста затрещала, начала сворачиваться трубочкой и очень ярко, выделяя копоть, стала гореть. А от неё загорелось и всё остальное.

Сначала робко, нехотя пламя лизало новые ветки, а потом вдруг ярко вспыхивало и перекидывалось на соседние и так дальше. И вот костёр разгорелся и нужно было подкладывать ветки потолще. Так отец меня научил разводить костёр. Очень ценное знание и умение, которые пригодились мне и в дальнейшем.

Мы поели сидя у костра. Казалось, что вокруг нас была уже ночь: пламя своим светом выхватывает небольшой участок вокруг, а за его пределом всё поглотила густая, чёрная тьма, но это только кажется. Я отошёл в сторону и увидел, что ещё не совсем стемнело.


Тем временем отец собрался идти закинуть снасть. Шнур с крючками лежал, уложенный кольцами, на песке. Банку с огромными червями, которых отец называл выползками, - почему, я узнал позже, - он повесил на верёвке через голову на грудь и полез в воду. Мне наказал поддерживать костёр, а сам так и пошёл, удаляясь от берега, пока не исчез в темноте.

Я остался один на берегу огромного водоёма, противоположный берег, - я обратил внимание когда мы ещё подъехали, - чуть просматривался на горизонте, ночь уже вступила в свои права и укрыла от глаз всё вокруг своим мягким, чуть прохладным чёрным бархатным покрывалом.

Всё замерло. До моего слуха доносились лишь ночные звуки —нежный мерный шелест прибойной волны, редкие крики ночных птиц, порой кто-то быстро суетливо шуршал в камышах, всплески мелкой рыбёшки в канале.

И что удивительно, мне совсем не было страшно. Наоборот, мне дышалось легко и свободно. Я был уверен, что мне здесь бояться нечего. Тем более вскорости взошла луна, по воде побежали золотые блики, выкладываясь в волшебную золотую дорожку. Стало светлее. На водой струился лёгкий туман. Я всматривался в темноту ночи, ожидая прихода отца. Но его долго не было.

И вот, наконец, я услышал нарастающий плеск воды и догадался, что это возвращается он. Но как я не старался увидеть его издалека, он возник неожиданно близко, будто вынырнул из темноты и первым делом поинтересовался, - не страшно ли мне было одному, не замёрз ли я, и получив отрицательные ответы, похвалил меня.

За тем отец снял непромокаемые штаны на помочах, как были у меня в детстве, и повесил их на шест. Потом он поставил на костёр чайник, который быстро начал шипеть и пускать пар из носика. Осторожно, чтобы не обжечься, снял его, бросив внутрь щепоть заварки.

Я к чаю был всегда равнодушен, как впрочем и ко всякой еде, кроме сладостей и маминых пирогов. Но здесь всё было всё по-другому - на столько вкусно, что отцу не пришлось заставлять меня есть, как бывало это дома. И чай мне показался удивительно ароматным и вкусным.

Ну, всё, пора спать. Как чудесно спится на свежем воздухе под лепет прибоя и запах моря. Мы укрылись солдатским одеялом и я через секунду уже спал. И сны были чудесные, светлые.

Проснулся рано. Было уже светло, но солнце ещё не взошло. Отец ушёл, - когда я ещё спал, - проверять перемёт. Я с удочкой, радостный, пошёл к речке. История с клёвом повторилась. Так чудесно уходил под воду этот красненький поплавок. Каждый раз ждёшь поклёвки, и каждый раз она неожиданна.

И вот полосатый, чёрные по зелёному, с яркими красными пёрышками окунёк трепыхается у меня в руках. Радостно билось мое сердце: как прекрасно было держать в руках этот трепещущий красивый дар природы.

Утренний туман еще не развеялся. На траве серебрилась роса. Сквозь белую пелену, плывшую над водой рваными клоками, пробивался силуэт отца. Он был ещё далеко от берега, и я был удивлён: вода ему была лишь по пояс.

Отец вышел на берег. Он был бодр, весел, молодцеват и весь излучал здоровье и силу. Уж не знаю, чему он был рад больше: видеть меня с удочкой или своему улову. Наверное, всему: чудесному августовскому утру, сыну - рыбачку, хорошему улову, освежающей прогулке по заливу.

Он опрокинул садок и высыпал на траву улов, одновременно предупреждая меня, чтобы я не боялся. что это не змея, это угорь. На траве извивались три толстых угря с тёмными спинами и белыми брюшками, несколько огромных, по моим понятиям, окуней и один лещ.
Рыбы неугомонно прыгали, выгибаясь. И только хитрые угри все, как по команде, поползли в сторону воды. Я схватил одного самого шустрого за голову, но не тут-то было — рыба легко выскользнула из моих рук.

Она обвила меня вокруг запястья всем телом и упираясь в него освободила голову. Оказавшись на траве продолжила свой путь к воде. Это движение к свободе жёстко прервал отец. Сильной умелой рукой он поймал беглецов и сложив рыбу в садок, крепко стянув шнурок на горловине , опустил в воду.

Потом, как и положено по смене времён года, после длинной, но прекрасной прибалтийской осени с её листопадами, нежным бабьим летом, грибами и ягодами, с печальным клином улетающих аистов, журавлей и диких гусей, с их прощальными криками, с осенними штормами, затяжными дождями и слякотью, пришла долгожданная зима.

Земля укуталась чудесными пушистыми снегами. В низинки намело сугробы, замёрз пруд. Я впервые увидел настоящую зиму и в полной мере ощутил все её прелести. У меня появились настоящие деревянные лыжи и коньки-снегурки с озорно загнутыми кверху носами.
Местами сугробы наметало такие, что, я тонул в снегу по пояс. И с удовольствием барахтался в нём. Снег сыпался за шиворот набивался в валенки и в рукавицы. Это было не очень весело, но всё равно мне очень нравилась зима.

Как-то в оттепель мы с соседскими мальчишками лепили снежную бабу. Какое же это весёлое занятие! Сначала надо было скатать огромный снежный шар. Потом мы в несколько рук, аккуратно поднимая, ставили на него поменьше, а на него ещё меньше. Кто-то притащил старое дырявое ведро, кто-то старый веник, морковку и несколько кусочков угля.

Получилась настоящая красавица — снежная баба. С ведром, вместо шляпы, на голове, с веником в одной руке, в другой - веточка ели. Небольшая оранжевая морковка вместо носа, чёрные угольки глаз и чёрные пуговицы почти донизу. Но чего-то не хватало. Кто-то из девочек, принимающих участие в строительстве, сообразил: кусочком свеклы были накрашены щёки и губы.

Теперь всё! Я любовался ею ещё очень долго, потому что оттепель сменилась морозами и наша баба стала ещё крепче и красивее: её припорошило немного снегом. И только когда пошёл дождь она осела, покосилась и потихоньку растаяла.

А ещё мы строили снежную крепость и потом играли в снежки. Одни прятались за ней и отбивались, другие нападали. Град снежков летел в обе стороны. Было очень здорово, весело. Настоящая война!

И Новый Год у меня был настоящий. Была настоящая ёлка с немецкими старыми игрушками: колокольчики очень нежно издавали хрустальный звон, трубы дудели. Хлопушки громко хлопали.

Трубочисты в чёрных цилиндрах, в чёрных курточках и с лесенкой в руках сидели на ёлочных ветках. Ленты серпантина, конфетти, бумажные снежинки. Подарки — мешок с конфетами орехами и мандаринами. Праздник!

Три года пролетели незаметно. Я уже ходил в школу в третий класс когда родители стали собирать вещи. Мне сообщили, что мы переезжаем в город. Беда пришла откуда не ждал. Вот горе-то.

Много лет после переезда я тосковал по своей деревне. По всему тому, что мне стало дорого и осталось там, безвозвратно канув в лета. Это были лучшие годы моего детства. Ну, что делать - не всё же мёд есть. Жизнь она такая.

[Мурманчанка]

Алексей, отлично! Читается на одном дыхании!

[Волотов Алекс]

Татьяна, спасибо за поддержку! Спасибо всем кто прочёл и не постеснялся обозначить себя.

[Волотов Алекс]

Родился я вдалеке от Родины на берегу очень красивого живописного озера, которое огибало старинный немецкий замок. Мне потом родители показывали красивые открытки с видами озера и замка.

Когда мне исполнилось два года родители, выполняя свой служебный долг на дальних рубежах, и опасаясь за меня, - времена были не спокойные, - отправили в Россию на Кубань в станицу Пашковская к родне. Там жила моя бабушка по материной линии, - бабушка Шура.

Частный дом, в котором мы жили, был типичным для всех южных городков и станиц. Одноэтажный, саманный, белёный известью, со ставнями, запирающимися изнутри, с чердаком и с большим двором. Дом был поделён на две части. Один вход с фасада с высоким крыльцом с широкими двустворчатыми дверьми. Второй вход с боковой стены с небольшой верандой.

Деда Мишу я никогда не видел, только на очень старой фотографии, где он стоит рядом со своим отцом, моим прадедом Никифором. Дед Михаил погиб на войне в Донецкой области под селом Тельманово. Скончался от ран. А бабушка так и жила одна. Всегда сосредоточенная и серьёзная. Я очень редко видел, чтобы она улыбалась.

В одной половине дома жили мы с бабушкой, во второй, - той что побольше, - жил её сын с семьёй. Часть двора занимала летняя кухня, - времянка, - с большой печкой, в которой бабушка по праздникам пекла пироги и не было ничего в жизни вкуснее этих чибриков, - как она их называла.

Слоёное тесто, посыпанное сахарной пудрой и начинённое вишнёвым, сливовым или абрикосовым вареньем. Этот вкус мне не забыть во век. Как вспомню этот кисло-сладкий с хрустящим тестом, так слюнки и бегут.

А вкус бабушкиного «наполеона» - это что-то вообще не вообразимое. Тонкие хрупкие со вздувшимися, чуть подрумянившимися пузырями коржи с запахом ванили. Когда бабушка пекла обрезки коржей для присыпки, она позволяла съесть несколько кусочков.

И какая же это была радость! И что же это был за праздник! Дороже, ценней и вкусней любых лакомств. Правда, их и было-то не много. А когда весь крем был использован, бабушка отдавала кастрюлю мне. А уж я вылизывал так, что после и мыть не надо было... Вот оно — счастье! И не было человека счастливее меня.

Мои первые яркие пятна впечатлений память сохранила в очень ограниченном виде. Наверное потому, что сидя за забором и окружённый кучей всяких запретов много увидеть было не возможно.

Помню, как мы с бабушкой ходили в церковь. Какой именно это был праздник, конечно, я не знал. Но запомнилось яркое свечение внутри от огромного количества горевших свечей и священника в серебряном облачении. Наверное было Рождество, потому что потом меня кормила бабушка сладкой рисовой кашей с изюмом — кутьёй.

Оттуда, или может быть позже, но у меня родилась не любовь к изюму. Где бы он не попадался, будь то в мороженом или в булочках, я непременно выплёвывал или выковыривал его и выбрасывал.

Очень хорошо помню пруды рядом с домом и дамбы через них. Когда-то это был приток Кубани, река Карасун. Потом Кубань изменила своё русло, поглотив часть Карасуна. Место впадения обмелело, заилилось, заросло и совсем потерялась связь и Карасун перестал быть рекой. Казаки насыпали дамбы, связав оба берега и образовалась цепь прудов.

Постепенно они стали заболачиваться, зарастать водорослями. Вдоль дамбы и по берегам всегда сидели рыбаки с «пауками», это я запомнил, потому что однажды бабушка водила меня на дамбу на рыбалку. Удочку мне сделал дядя Федя. Я тогда поймал маленького карасика, которых там называют на свой манер — шаранчиками. Вот радости-то было!

А ещё во дворе была беседка, увитая виноградной лозой «изабелла». Когда виноград поспевал грозди свешивались над большим столом, за которым вечером и по праздникам собиралась семья - это мамин брат с женой и два их сына-оболтуса.

Дядя Федя - небольшого роста щуплый с впалыми щеками. Одна щека тёмного, всегда загорелого лица была изуродована осколком, жестокий след воины. Из-за этого он сильно шепелявил. И сколько я его помнил всё время курил.

Он был заядлым рыбаком. Я видел в сарае на вбитых в стену гвоздях лежали удочки. Деревянные, крашенные в зелёное с большими поплавками, сделанными из куги с воткнутыми красными гусиными перьями в сердцевину и стянутые на концах тонкой проволокой. Куга — это водное растение с пористой, как губка, структурой. Высохшая она обладает очень высокой плавучестью.

Ещё у дяди были снасти на сома. Деревянное мотовило с толстой леской с колокольчиком, большими крючками, тяжёлым грузом на конце в виде ложки. Я помню небольших сомиков, которых он привозил на велосипеде с Кубани в своей чёрной хозяйственной сумке приспособленной для рыбалки.

Дядя сильно выпивал, за что доставалось ему от его супруги — тёти Вали, дородной казачки, которая держала семью в узде. Было жутко смотреть и слышать вопли, когда она порола кого-нибудь из сыновей, за ту или иную шалость.

Резиновым шлангом, как ненавистного врага: жестоко, с остервенением, не смотря на жуткие визги, стенания и увещевания о том, что этого больше не повториться:
- Мамочка, родненькая, не надо. Я больше не не буду. Мамочка, не надо…Ай!

Но «мамочка» была глуха к воплям и зажав голову между ног, держа огромными толстыми натруженных руками резиновый шланг продолжала охаживать мягкое место шкодника.

Почему она так жестоко избивала своих детей? Я не мог понять. Может быть, она искренне считала, что только так можно достучаться до их сознания и привить любовь к порядку и трудолюбие?

Или она, колотя детей почём зря, пыталась выплеснуть горечь реальности – пьяницу мужа, тяжёлую, изнуряющую работу на фаянсовом заводе, детей шалопаев, несбывшиеся мечты о чём-то светлом и уже недоступном?

Нужно признаться по совести, что пороть их было за что. Учились они из рук вон, да и постоянные жалобы соседей на их проказы давали тёте Вале повод. Бабушка ругалась на них: «Ах! Вы биссовы души».

Давно уже произошла ассимиляция малороссийского диалекта с русским языком. Эта помесь, -суржик, - являет собой язык совсем далёкий от литературного. Получилась очень грязная помесь. Песни же пели на том чистом языке, который сохранили от прародителей из Приднепровья. Очень красивом, напевном.


Наверное традиции тоже пришли из тех же мест. Когда ругались соседки, то они это делали почему-то достоянием всей улицы. Мало того, что эти визгливые громкие выкрики обращались не только к обидчице, но и обязательно призывали в свидетели всех жителей:
- Да вы только гляньте на неё, люди добрые. Щё вина балакае, тьфу на тэбэ.
- А вот это ты бачила! У-у ж ты, гадюка така.
При этом баба поворачивалась задом к супостатке, задирала юбку, приспускала трусы и показывала голый зад. На что соседка отвечала тем же. И с чувством глубокого удовлетворения, выразив, таким образом полное презрение и унизив обидчицу расходились по хатам.

Ещё Н.В. Гоголь описывал похожий случай, как Запорожские казаки под стенами осаждённой крепости дразнили гордых, заносчивых, кичливых ляхов, дабы выманить их за крепостные ворота.

Хорошо помню в огороде несколько рядов виноградника. Осенью созревали огромные грозди с очень крупными ягодами с синеватым отливом и матовым налётом.

Бабушка называла этот сорт «Воловье око». За летней кухней, - крытой толью, - росла высокая черешня и небольшая айва. Ближе к улице старая раскидистая шелковица. К её толстой, почти горизонтальной ветке были привязаны качели.

Летом земля под шелковицей, и пешеходные дорожки за забором были усыпаны её чёрными плодами. Очень приятными на вкус. А вот айву я не понимал: мало того, что плод лохматый в прямом смысле слова, - покрыт то ли пухом, то ли какой-то шерстью, - так и укусить его было невозможно.

На столько он был твёрд. А если и получится надкусить, то удовольствия никакого: не сочный и безвкусный. Но варенье, которое делала из айвы бабушка было совершенно неузнаваемо вкусно. Твёрдые засахаренные дольки светились топазами и напоминали мармелад, а внутри что-то приятно похрустывало.

Когда бабушка ранним утром уходила на рынок торговать домашними фруктами или овощами, погрузив в мою бывшую коляску, то запирала меня одного. Двоюродные братики — погодки подкрадывались к двери и пугали меня, царапаясь под дверью.

Рыча и жутко воя, они, при этом, прячась под окном поднимали на палке раскрашенную жуткой рожей сгоревшую лампочку. Нужно признать, что это им удавалось, потому что, я ревел от страха и ещё долго во время болезней в температурном бреду в кошмарах эта рожа на лампочке присутствовала обязательно.

Однажды я пожаловался бабушке, когда она собиралась уходить, что мне очень страшно, и я боюсь оставаться один, что кто-то воет и рычит под дверью, когда её нет. Бабушка быстро сообразила, кто бы это мог быть...

В следующий раз она сделала вид что уходит, а сама осталась и научила внучка обмануть братьев - сказать им, что бабушка ушла и он один.

Когда же представление было в полном разгаре, бабушка, неожиданно распахнула дверь и предстала перед ошалевшими «артистами» с веником в руках. Нужно было видеть этот ужас в их глазах.

Ну, и досталось же им этим веником. Но родителям шкодников бабушка жаловаться не стала: знала, чем обернётся для пацанов их шалость. Пожалела, но строго предупредила – в следующий раз не помилует. Они тоже знали, что их ожидает в случае, если узнает мать. Поэтому вопрос был закрыт навсегда. Не помню, - получил ли я моральное удовлетворение. Наверняка!

А ещё у бабушки были книги. Замечательные, в красивом жёстком переплёте с золотым тиснением на обложке. С яркими красочными картинками. И буквы были, только я читать ещё не умел.

А картинки были разные и очень живописные. Богатыри в шлемах и кольчугах с мечами, копьями и щитами. Огромная голова без туловища лежала на земле и изо всех сил, раздувая щёки, дула на богатыря.

Но была ещё одна картинка, которая вселяла в меня жуткий страх. На тёмной лесной тропинке стояла, согнувшись, опираясь на клюку страшная седая с горящими глазами старуха. Мне представлялось, что это баба яга.

Когда, листая книгу, рассматривал картинки и очередь подходила до этого места я отворачивался и не глядя старался перелистнуть эту страницу. Если я ошибался и не угадывал, то оборачиваясь к книге сталкивался с зловещим взглядом старухи.

От чего я зажмуривал глаза, по телу пробегала нервная дрожь и я, боясь прикоснуться, старался быстрее перевернуть ненавистную страницу. И ещё некоторое время боясь раскрыть глаза так и сидел сжавшись в комочек напряжённо пытаясь представить что-то приятное.

Зим я не запомнил наверное потому, что их в тех краях почти не бывало. Не было катаний на санках, не было игр в снежки, валяний в сугробах, снеговиков, сосания сосулек. Всего того с чем у детей связано это время года. Не было и праздника Нового года. Не помню нарядной ёлки, игрушек, подарков и Деда Мороза.

Но однажды пруды покрылись льдом. Как я оказался на льду я не помню. Зато очень хорошо запомнил, как провалился. У берега лёд уже подтаял и образовалась тонкая полоска воды через которую я не смог перепрыгнуть, а стал в нерешительности на край. Лёд подо мной и подломился.

Потом болел. Была высокая температура. В бреду приходило чудище с очень тонкой длинной шеей и с размалёванной лампочкой вместо головы и баба яга из книжки.

А ещё виделись какие-то параллельные линии, которые постоянно менялись по толщине. И как только я хотел взять их рукой, то они из толстых превращались в тонкие и в руке уже ничего не оставалось и наоборот — из тонких вдруг становились толстыми. И это очень тревожило меня во сне.

Что именно в них жуткого я не понимал, но было очень страшно. Может быть пугало отсутствие реальности? Необъяснимость происходящего. Но эти кошмары повторялись при каждой болезни.

Однажды, ранним утром появились мои родители. Было пасмурно и прохладно. Они приехали в отпуск. Мы с бабушкой вышли их встречать во двор. Отец в парадной шинели огромного роста. Бабушка была рада приезду, улыбалась. Отец радостно подхватил меня, посадил на ладонь и поднял вверх. А я испугался,- боялся упасть.

А он говорил, чтобы я не боялся. Но я его не слушал и плакал, а он смеялся и говорил, что я глупый и напрасно боюсь, что он меня не уронит. Но я ему, почему-то не верил и плакал до тех пор пока он, разочарованный, меня не поставил на землю. Наверное поэтому я не запомнил остальных.

Конечно очень жаль, но маму я так и не вспомнил. Зато помню, как со мной возилась сестра. Это было самое тёплое и приятное воспоминание, из всех что запомнились за всё время, которое я жил у бабушки. Это было, пожалуй даже приятнее, чем облизывать крем от наполеона.

Сестра мне слепила танк из глины. И когда он хорошо высох и стал твёрдым мы его катали по песочнице. А сестра что-то строила из песка, но я плохо помню, а вот тоннель и мост над ним и наш танк, который ездил в тоннеле я помнил ещё очень очень долго. Потому, что до этого никто со мной так не игрался. Пока братья все не поломали.

А потом мы пошли в магазин детских игрушек. Мне купили игру в которой из пружинной «пушки» металлическим шариком нужно было попасть в отверстие под картинкой животного. Лось, медведь, кабан, лиса и ещё какие-то мелкие зверушки. Но чем крупнее зверь тем ценнее. Тем больше очков он стоил.

Старшему брату купили машинку, а младшему резинового гуся. Все долго смеялись и поэтому я запомнил, когда младший тоже захотел поиграться машинкой, то старший, чтобы не дать, но и не обидеть придумал что сказать: - Вова, а ты, гусиком, гусиком.

Раннее детство проходило очень грустно. Выходить одному за забор было запрещено строго на строго. Бабушка пугала цыганами. Говорила, что они воруют маленьких детей и меня могут украсть.

Но, помню однажды, летом я сбежал со двора на Карасун. Зачем не помню. Мальчишки по старше ходили купаться, мужики поднимали свои «пауки» и в них трепыхались рыбёшки. Всё было наверное очень интересно.

Но запомнил другое. Был застигнут на месте преступления, так сказать — взят с поличным. Бабушка гнала меня к дому, подхлёстывая хворостиной, а я ревел, скакал козликом и пытался бежать быстрее, но прутик всё равно обжигал голые ноги.

А ещё был случай, когда все вокруг стали громко кричать: - Вор! Вор! Держите его! Ловите вора! Мы с бабушкой тоже вышли посмотреть. По дамбе через Карасун бежал человек. Вернее, было видно, что кто-то несёт, согнувшись пополам, огромный круглый тюк. Он напоминал паука с короткими ножками.

Он очень спешил, от чего часто и мелко перебирал ногами. Но несколько мужиков догнали его и вырвали из рук поклажу. Один из них махнул кулаком и вор упал. Остальные нагнулись над ним, наверное хотели помочь подняться, но тут бабушка закрыла мне глаза, развернула и подтолкнула во двор.

Наверное кто-то из соседей решил что-то строить. Прямо по среди улицы, напротив нашего дома соорудили что-то прямоугольное из досок. Подъехала большая машина и высыпала содержимое в это корыто.

Потом из вёдер высыпали кизяк, - так называют лошадиный помёт. Бабы, подоткнув юбки, босыми ногами топтались в этой жиже. Потом в форму в виде кирпича закладывали получившийся раствор. Готовые кирпичи, которые называли саманами, некоторое время сушились, прямо как были по середине улицы, затем укладывались в пирамиду и досушивались.

Однажды к нам нагрянули родственники. Я никогда не подозревал, что их у нас столько. Все меня тискали, называли меня неизвестным словом — крестник, трепали и всё пытались меня заставить чтобы я сказал, что я казак, но у меня получалось лучше слово - кацап.

Это их очень веселило и они опять меня пытали : кто я казак или кацап. И я без тени сомнения, совершенно не понимания значения слов чеканил: - Я кацап. И опять взрыв хохота. Все пили, ели, потом пели песни. Было весело!

Кроме этого мне подарили набор инструментов. Там была пила в деревянной рамке с витой верёвкой вверху, деревянный молоток покрытый металлической пластиной, угольник и струбцина, - это слово я узнал позже. А ещё я узнал, что это был мой День рождения. Вот как славно все повеселились.

Это были мои собственные инструменты. Для меня это было очень важно. Все они были закреплены на какой-то картонной подложке. Бабушка их сразу спрятала, - от греха подальше, - как она выразилась. Я просил иногда показать их мне и она доставала и ставила передо мной. А я благоговейно ласкал их взглядом и трогал, чуть касаясь.

Однажды весной случилось чудо: меня отпустили с сестрой и братьями покататься на лодке по Карасуну. Даже не знаю, как это могло случиться. Сестра была старше нас всех и наверное смогла бабушку убедить.

Ну это были бы не братья, если бы не придумали какую-нибудь шалость. Они изготовили бомбу с помощью карбида в стеклянной бутылке. Хотели глушить рыбу. Но, что-то не сложилось. Бутылка с камешками водой и карбидом утонула но не взорвалась.
Мы плавали по пруду в деревянной лодке. Гребли по очереди и когда менялись местами и переходили с места на место, то лодка сильно качалась и кренилась чуть не черпая бортом воду. Было очень страшно. Я вцепился двумя руками в борт и трепетал.

Вдруг на всё озеру разнёсся голос из репродуктора: - Внимание, внимание!!! Говорят все радиостанции Советского Союза…
Мы замерли. А голос из репродуктора сообщил, что впервые в мире осуществлён запуск космического корабля с человеком на борту. Двенадцатое апреля тысяча девятьсот шестьдесят первого года. Мне тогда было четыре года и девять месяцев. Мы погребли на берег. На улицу высыпал народ. Все были радостно возбуждены.

Срок службы отца заграницей закончился и его перевели в Прибалтику. Сначала в Ригу, а потом в Калининградскую область. А вместе с этим истёк срок моего заключения.

Мне исполнилось пять лет и несколько месяцев, когда родители меня забрали жить к себе. Было очень сложно привыкать к новым людям.

Какие они эти мои родители? Добрые или злые? Любят ли они меня или я их тяжкое бремя. Им без меня наверное жилось лучше, забот меньше. Им ко мне привыкать, а мне к ним.

Очень было похоже на то, что никто ни к кому привыкать не собирался. Каждый жил своей собственной жизнью. Нет не подумайте, что я в обиде на них. У отца служба, у матери работа, у сестры учёба и уже взрослые интересы. Я всё понимаю.

[Волотов Алекс]

Всем моим читателям огромное спасибо! Отдельную благодарность за поддержку (моральную) Мурманчанке и Пан - Борскому.

[Мурманчанка]

Да нам то за что? Я получаю большое удовольствие от чтения Ваших рассказов! Это Вам Большое Спасибо! Вдохновения и желания творить!

[sats83]

Доброе утро. Это, наверно, мое второе сообщение за весь период нахождения на рыбалтике: "чукча не писатель - чукча - читатель". Читается на одном дыхании. Сначала думал, что скопировано из какой-то книги. Жду продолжения.

[Нипуханипера]

Довольно сложно,. Высказать мнение , чтобы не льстить..
Преклоняюсь..!!